У него не было имени. Не было и названия, видать горбоносые Ботаники-профессора, никогда не наведывались к нему за этим. Наверное, у них были какие-то другие, более важные дела, чем идти в Богом забытую комнатушку и выдумывать ему имя. Впрочем, он не обижался на них за это, потому как был самым обыкновенным, заурядным цветком, произраставшим в таком же заурядном цветочном горшке, на выщербленном подоконнике, по соседству с импровизированной, переделанной из пластиковой бутылки, лейкой.
В бутылке постоянно присутствовал уровень воды, обеспечивающий в маленьком цветочном горшке жизнь, и этот уровень никогда не падал ниже критической отметки, потому как чьи-то заботливые руки, день за днем, поддерживали его.
Руки принадлежали сухонькому старичку, с пушком на голове, второму обитателю комнатушки, в которых всегда бывает мало денег и много неприятностей. В сущности, цветок и старик и были ее единственными обитателями, в ком теплилась жизнь, и лелеялись какие-то надежды. У старика был цветок, а у цветка был старик, который каждое утро, увлажнял землю в горшке, водой из пластиковой бутылки. А еще у них было окно, за которым шло время, менялись времена года и проносились машины. Окно, в свою очередь, поддерживало в них, некий оптимизм и развлекало их обоих в часы внутреннего упадка.
За окном текла жизнь. Она день за днем, просачивалась сквозь шторы, принося с собой уличный шум и суету. В такие моменты, старик отдергивал шторы и, припадая к окну, подолгу любовался открывающимся оттуда видом.
Вместе с ним любовался и цветок. Правда, он пока не понимал, какую радость могут принести припаркованные внизу автомобили, скрип детских качелей, и тихий гомон, собравшихся у подъезда, старушек. Но, старик и не смотрел на них.
Он смотрел как после долгой, бесконечной зимы, деревья вновь облачаются в листья, как эти листья облетают с первыми дуновениями осеннего ветерка и заменяются на белую шапку снега. Он смотрел, как эта шапка плавно сползала вниз и обращалась в грязную лужу, а на ветвях уже лопались почки, предвещая скорое лето. И лишь когда под занавес выбиралось солнце, цветок, распрямившись, всем своим естеством протягивался к нему и молил о том, чтобы оно никогда не уходило. Глядя на это, старик, открывал окно и пропускал в комнату пряный аромат весны.
За этим занятием, их иногда заставала ворона. Долгим, немигающим взглядом, она смотрела то на старика, то на цветок, чтобы потом снова взмыть в воздух и скрыться в неизвестном направлении. Цветок провожал ее долгим, мечтательным взглядом, но почему-то никогда не желал ее скорого возвращения. Было вполне достаточно, что она оставляла после себя несколько белых клякс, по ту сторону подоконника, которые, со временем, исчезали или заменялись на новые.
Но ворона всегда возвращалась и вскоре, цветок понемногу свыкся с навязанным ею обществом. В конце концов, ворона была не так уж глупа, как это могло показаться вначале, и всегда где-то бывала, внося посильную лепту в долгие беседы старика с его любимцем. Звучно стуча клювом по стеклу, она будила их каждое утро, и тогда старик высыпал ей за окно, оставшиеся после завтрака, крошки. По началу, цветок даже немного ревновал старика к вороне, но потом перестал, ибо ворона, при всем желании, не могла разрушить то, что связывало его со стариком. Правда другая мысль, гораздо страшнее первой, никак не давала цветку покоя.
Когда-то ему казалось, что время, проистекающее где-то по ту сторону окна, и в совершенно другом измерении, не имеет решительно никакой власти, над их крохотной комнатушкой, однако, убеждение это оказалось ошибочным, потому как бороздившие лицо старика, морщинки, год от году, становились все заметнее и непримиримей. Цветок с ужасом догадывался, что не далек тот день, когда старик и вовсе не сможет подняться, чтобы поддержать уровень влаги в пластиковой бутылке, но он гнал от себя эту мысль и надеялся, что этого не случится.
Между тем шли годы. Ворона все реже наведывалась к ним в гости, а потом и вовсе пропала, видимо те хлебные крошки, что старик ссыпал ей за окно, больше не являлись для нее деликатесом. Вскоре начал понемногу сдавать и старик. Он уже не был тем бравым майором, чья фотография, осколком воспоминаний, покоилась на куске выцветших от старости, обоев.
Участились и визиты немолодой дамы, в белом халате, которая выслушивала старика через черный, пластмассовый фонендоскоп и, сокрушенно качая головой, настоятельно советовала лечь в больницу. После ее визитов, старик медленно поднимался с постели и, подойдя к стене, рассматривал фотографии красивой молодой женщины, в обличье медицинской сестры и симпатичного паренька, в камуфляже. (Под снимком паренька, лежал армейский жетон, глядя на который, цветок, без труда, сделал ряд далеко идущих выводов.)
Старик подолгу смотрел на обе эти фотографии, а цветок, в свою очередь, с замиранием сердца следил, как по изрытой морщинами щеке, с трудом пробирается скупая, старческая слеза…

В одно осеннее утро, старик вообще не смог встать с постели. Завернувшись по самый подбородок в колючее, клетчатое одеяло, он лежал на спине и, не моргая, глядел в потолок, как будто искал помощи. Иногда его губы начинали что-то бормотать, наверное, старик просил пить, а под вечер на его простыне расползлось отвратительное пятно свежевыделенной мочи.
Увидев это, цветок закричал от собственного бессилия. Он метался в своем горшке, тщетно пытаясь выкарабкаться наружу и хоть чем-нибудь облегчить страдания старика. Как ни странно, он совсем не думал о готовившейся непосредственно ему, участи. Ведь если старик не поправится, то его собственная гибель, примет вполне ясные очертания. Однако, он и не мыслил думать о себе. Вместо этого, хрупкий, и уже почти одинокий цветок, обратил к старику свой участливый взор и тихо позвал его.
Старик медленно оторвал голову от подушки и, облизнув пересохшие губы, заговорил хриплым, утробным голосом. Как видно слова давались ему с большим трудом, и большую часть из них цветок не расслышал, но тон, которым они были произнесены, говорил сам за себя.
Старик умолял простить его за то, что умирает и оставляет его таким беззащитным, наедине с судьбой. Ведь теперь некому будет поддерживать уровень воды, в почти опустевшей, пластиковой бутылке. В ответ на это цветок молчал, понуро кивая листиками в такт начинающемуся дождю.

Старик умер на следующий день, когда ветер, распахнув тяжелую раму окна, ворвался в комнату и разметал не использованные рецепты, сложенные на ночном столике в акуратную стопочку.
Цветок медленно открыл глаза, посмотрел сначала на бутылку, на дне которой еще осталось немного влаги, затем на старика, ничком лежавшего на кровати и тихо заплакал.
Непонятно откуда взявшиеся слезы, скатывались по стебельку и окропляли уже начавшую подсыхать землю, увлажняя ее. Каждая слезинка, являлась капелькой утраченного счастья, которым была наполнена каждая минута, проведенная со стариком. Цветок поразился, насколько он не умел ценить того счастья раньше, когда они вместе с ним, наблюдали за сменой времен года, летним дождем и первым снегом, подолгу засиживаясь у окна, в своей маленькой комнатушке.

А в комнатушку уже вселились новые жильцы, судя по всему молодая супружеская пара, и первое что они сделали, это выбросили сделанную стариком лейку, заменив ее на настоящую. Правда, в настоящей никогда не было воды, потому как новые жильцы, были настолько увлечены собою, что редко выглядывали в окно и почти не поливали цветок. Пластмассовая лейка, была самой обыкновенной безделицей, не красивший интерьер, впрочем, и не умалявшей его. Она чопорно стояла на подоконнике, носиком от цветка, и тупо глядела в стену. Цветок даже не пробовал заговорить с ней, настолько она была пуста и безвидна.
Единственное, что продолжало поддерживать его, были слезы, скатывающиеся по листьям, при одном воспоминании о предыдущем хозяине…

Только одного новые жильцы, никак не могли понять; отчего в цветочном горшке никогда не высыхает земля и почему какая-то наглая ворона, подолгу сидит на ветке, супротив окна, и в немой задумчивости разглядывает цветок.

Впрочем, Бог с ними…

Москва. Март 2001 г.

Алексей Капля

Статистика